Декабрист
"Тому свидетельство языческий сенат,-
Сии дела не умирают"
Он раскурил чубук и запахнул халат,
А рядом в шахматы играют.
Честолюбивый сон он променял на сруб
В глухом урочище Сибири,
И вычурный чубук у ядовитых губ,
Сказавших правду в скорбном мире.
Шумели в первый раз германские дубы,
Европа плакала в тенетах,
Квадриги черные вставали на дыбы
На триумфальных поворотах.
Бывало, голубой в стаканах пунш горит,
С широким шумом самовара
Подруга рейнская тихонько говорит,
Вольнолюбивая гитара.
Еще волнуются живые голоса
О сладкой вольности гражданства,
Но жертвы не хотят слепые небеса,
Вернее труд и постоянство.
Все перепуталось, и некому сказать,
Что, постепенно холодея,
Все перепуталось, и сладко повторять:
Россия, Лета, Лорелея.
1917.
"The
pagan senate is your proof
That deeds
like these will never die!"
He lit his
pipe and wrapped his dressing gown around
While chess
was being played nearby.
Ambitious
dreams he'd traded for a hut
In
Siberia's wild reaches,
And a fancy
pipe between acid lips
That spoke
truth in a sorrowful world.
And German
oaks rustled for the first time,
While
Europe wept in snares,
And black
teams of four reared up
On
crossroads of triumph.
Punch used
to burn blue in their glasses,
And
accompanied by the samovar's hiss
A friend
from the Rhine,
A
freedom-loving guitar, murmured softly.
Lively
voices would still get exercised
About
society's sweet freedom.
But blind
heaven, rejecting sacrifice,
Prefers
hard work and loyalty.
All is
muddled, and there's no one to recount
That
everything grows gradually cold,
All is
muddled, yet how lovely to repeat:
O, Russia, Lethe, Lorelei.
El decembrista
—¡Que el senado pagano sea testigo!—
¡Estos hechos no mueren!
Encendió la pipa y se abrochó la blusa.
Al lado juegan al ajedrez.
Trocó su sueño ambicioso por una cabaña
en los sórdidos confines de Siberia
y una pipa adornada en su boca mordaz,
que clamó la verdad en el mundo de la pena.
Chapotearon por vez primera las barcas germanas
Europa lloraba cautiva,
y las negras cuadrigas se encrespaban
en las vueltas triunfales.
En los vasos flambeaba a menudo el ponche azul.
Y con el gran rumor del samovar
en voz muy baja hablaba la amiga renana,
guitarra amante de la libertad.
—¡Aún suscita vivas voces
la dulce libertad del ciudadano!
Pero los ciegos cielos no quieren sacrificios:
son más seguros el trabajo y la constancia.
Todo se ha enredado, y no hay nadie a quien decir
que el frío poco a poco invade todo.
Todo se ha enredado, y es dulce repetir:
Rusia, Leteo, Lorelei.
Traducción de Jesús García Gabaldón.
