НЕЗНАКОМКА
По вечерам
над ресторанами
Горячий
воздух дик и глух,
И правит
окриками пьяными
Весенний и
тлетворный дух.
Вдали над
пылью переулочной,
Над скукой
загородных дач,
Чуть
золотится крендель булочной,
И раздается
детский плач.
И каждый
вечер, за шлагбаумами,
Заламывая
котелки,
Среди канав
гуляют с дамами
Испытанные
остряки.
Над озером
скрипят уключины
И раздается
женский визг,
А в небе,
ко всему приученный
Бесмысленно
кривится диск.
И каждый
вечер друг единственный
В моем
стакане отражен
И влагой
терпкой и таинственной
Как я,
смирен и оглушен.
А рядом у
соседних столиков
Лакеи
сонные торчат,
И пьяницы с
глазами кроликов
«In vino
veritas!» кричат.
И каждый
вечер, в час назначенный
(Иль это
только снится мне?),
Девичий
стан, шелками схваченный,
В туманном
движется окне.
И медленно,
пройдя меж пьяными,
Всегда без
спутников, одна
Дыша духами
и туманами,
Она садится
у окна.
И веют
древними поверьями
Ее упругие
шелка,
И шляпа с
траурными перьями,
И в кольцах
узкая рука.
И странной
близостью закованный,
Смотрю за
темную вуаль,
И вижу
берег очарованный
И
очарованную даль.
Глухие
тайны мне поручены,
Мне чье-то
солнце вручено,
И все души
моей излучины
Пронзило
терпкое вино.
И перья
страуса склоненные
В моем
качаются мозгу,
И очи синие
бездонные
Цветут на
дальнем берегу.
В моей душе
лежит сокровище,
И ключ
поручен только мне!
Ты право,
пьяное чудовище!
Я знаю:
истина в вине.
АЛЕКСА́НДР АЛЕКСА́НДРОВИЧ БЛОК
April 24, 1906, Ozerki
ALEXANDER BLOK
LA DESCONOCIDA
Por las
noches, sobre los restaurantes
el aire
caliente es salvaje y sordo
y el duende
corruptor de primavera
gobierna
sobre el grito del borracho.
A lo lejos,
sobre el polvo de callejas,
sobre el
tedio de las dachas suburbanas,
la cara
azul apenas se distingue,
se oye el
llanto de niño.
Y detrás de
los pasos a nivel,
ladeando el
sombrero de copa,
pasean cada
noche entre las zanjas
los
graciosos de turno, con las damas.
Sobre el
lago los escálamos chirrían
y se
escuchan chillidos de mujer,
y en el
cielo, acostumbrado a todo,
Hace una
mueca sin sentido el disco.
Y cada
noche suele reflejarse
en mi vaso
un único amigo,
calmado y
aturdido como yo
por el
líquido acre y misterioso.
Cerca de
mí, junto a las otras mesas,
aguardan
camareros soñolientos;
los
borrachos, con ojos de conejo,
«In vino
veritas» vocean.
Cada noche,
a la hora convenida
(¿o acaso
estoy soñando?),
un núbil
cuerpo en sedas apresado
se desliza
en la ventana turbia.
Moviéndose
despacio entre los ebrios,
sin
compañía alguna, siempre sola,
respirando
perfumes y neblinas
ella se
sienta junto a la ventana.
Sus sedas
rutilantes, tersas
traen el
aroma de leyenda antigua,
y el
sombrero de enlutadas plumas,
y la
estrecha mano ensortijada.
Y
encadenado por la extraña intimidad
yo miro más
allá del velo oscuro,
y vislumbro
la encantada orilla,
la
encantada lejanía veo.
Me han
confiado algún misterio oscuro,
me han
entregado un sol que me es ajeno,
y todos los
meandros de mi alma
están
transidos por el vino acerbo.
Y veo en mi
mente cómo oscilan
unas plumas
de avestruz caídas,
y cómo
florecen unos ojos
azules y
sin fondo en la lejana orilla.
Yace en mi
alma un tesoro enterrado
¡del que
sólo yo tengo la llave!
¡Tenías tú
razón, monstruo borracho!
Ahora ya lo
sé: la verdad está en el vino.
24 de abril de 1906, Ozerki
Traducción de Amaya Lacasa y Rafael Ruiz de la Cuesta
THE STRANGER
In the evenings, the sultry air above the
restaurants
is both wild and torpid,
and drunken vociferations are governed
by the evil spirit of spring.
In the dusty vista of lanes
where reigns the suburban tedium of clapboard
villas
the gilt sign of a bakery — a giant pretzel —
glimmers,
and children are heard crying.
And every evening, beyond the town barriers,
in a zone of ditches,
wags of long standing, their jaunty derbies
askew,
go for walks with their lady friends.
From the lake comes the sound of creaking oar
locks
and women are heard squealing,
while overhead, the round moon,
accustomed to everything, blankly mugs.
And every evening my sole companion
is reflected in my wineglass,
as tamed and as stunned as I am
by the same acrid and occult potion.
And nearby, at other tables,
waiters drowsily hover,
and tipplers with the pink eyes of rabbits
shout: In vino veritas!
And every evening, at the appointed hour
(or is it merely a dream of mine?),
the figure of a girl in clinging silks
moves across the misty window.
Slowly she makes her way among the drinkers,
always escortless, alone,
perfume and mists emanating from her,
and takes a seat near the window.
And her taut silks,
her hat with its tenebrous plumes,
her slender bejeweled hand
waft legendary magic.
And with a strange sense of intimacy enchaining
me,
I peer beyond her dusky veil
and perceive an enchanted shoreline,
a charmed remoteness.
Dim mysteries are in my keeping,
the orb of somebody’s day has been entrusted to
me,
and the tangy wine has penetrated
all the meanders of my soul.
And the drooping ostrich feathers
sway within my brain,
and the dark-blue fathomless eyes
become blossoms on the distant shore.
A treasure lies in my soul,
and I alone have the keeping of its key.
Those drunken brutes are right:
indeed, – there is truth in wine...
Translated by VLADIMIR NABOKOV
L’INCONNUE
«Au-dessus des restaurants, le soir,
L’air est épais, sauvage et lourd,
Et règne sur les cris d’ivrognes
Un souffle de printemps malsain.
Au-dessus des rues poussiéreuses,
De l’ennui des villégiatures,
Luit le bretzel du boulanger,
Un enfant pleure quelque part.
Et aux barrières, chaque soir,
Le melon collé sur l’oreille,
Les hâbleurs patentés promènent
Des dames dans les fossés.
Les tolets grincent sur l’étang,
Une femme glapit au loin,
Et, dans le ciel, on voit le disque,
Blasé, stupide, grimacer.
Et chaque soir, mon seul ami
Vient se refléter dans mon verre,
Comme moi il est étourdi
Par le liquide âpre et étrange.
Tandis que les laquais somnolent
Plantés près des tables voisines,
Des ivrognes aux yeux de lapin
Proclament: « In vino veritas!»
Et chaque soir, à l’heure dite
(Ou est-ce un songe qui me vient?),
Une taille svelte, serrée de soie,
Paraît dans la vitre embrumée.
Et, passant entre les ivrognes,
Toujours seule, d’un pas lent,
Sentant le parfum et la brume,
Elle s’assoit près de la fenêtre.
Et les légendes d’autrefois
Imprègnent la soie élastique,
Les plumes noires de son chapeau
Et les bagues à la main étroite.
Charmé par l’étrange présence,
Au-delà de ce voile noir,
Je vois un rivage enchanté,
Je vois un lointain enchanteur.
J’ai la garde d’obscurs mystères,
Je dois veiller sur un soleil,
Et l’âpre vin a pénétré
Tous les méandres de mon âme.
Et les plumes d’autruche penchent,
Se balancent dans mon esprit,
Et ces yeux bleus, ces yeux sans fond
Sur le rivage, au loin fleurissent.
Mon âme recèle un trésor,
La clef m’en a été confiée!
Tu as raison, ivrogne, je sais:
La vérité est dans le vin.»
Traduit par Pierre Léon
